В Зеленую неделю, к полудню,
Сыскала мать волшебную поляну,
Наметив круг, поставила свечу,
Свеча ж сама огнем заполыхала.

Всё замерло, не дрогнул даже лист
На старой потревоженной осине.
Вдруг в тишине раздался чей-то свист
С ауканьем, и по тропе лосиной

Крича, смеясь и гикая гурьбой,
Несчётной вереницей на поляну
Примчались девушки и стали меж собой
Играть и бегать за речным туманом.

В сквозящих платьях утренней зари,
Кружась, летали вдоль берез высоких,
Спускались оземь по плечам венки
Из веток, листьев и речной осоки.

Сокрытая волшебной пеленой,
Крестьянка в лица вглядывалась, вдруг,
За девственной черёмуховой мглой
Узнала дочь, схватив, втащила в круг.

Другие не заметили того,
В своем разбеге диком, иступлённом.
Рассыпался с речной травой венок,
Свечою над Марысей обожженный.

Девица в заколдованном кругу 
Стояла опьянёно безмятежной,
Но выйдя за заветную черту, 
Сказала речью, вкрадчивой и нежной:

"Мать, отпусти к подруженькам в леса,
Дай проводить Зеленую неделю,
Дай сладкие их слышать голоса,
Качаться на ветвях черёмух белых.

А после с ними вновь упасть на дно.
Там весело, не страшно и не зыбко,
Там беззаботно, мать, там так тепло
И струйки водяные, словно рыбки.

Я знаю, ты тоскуешь обо мне,
Тогда ответь же, что тебе мешает?
С родной, любимой дочкой быть на дне,
Земной нуждой покой не нарушая.

Нам так легко, мы плещемся водой,
Целуемся в медвяных ласках ночи,
Взлетаем с невесомою волной
И радугой играем в травах сочных.

Мы летом, в тёплом дыме голубом,
Выходим греться месяца лучами,
Ну что ж, что иногда влечём на дно
ЧестнЫх людей, им лучше будет с нами.

Мать, отпусти, мне душно на земле
С живыми быть, мне чужды их заботы,
Мать, если любишь, отпусти, на дне
Русалкой стала я речной, холодной"... 

Старушка, дочь не слушая, зашла
Поспешно в хату, свечка догорела.
Марыся молча села у окна
И вдруг внезапно вся закоченела.

Безжизненно смотрящие  глаза,
В болотной тине волосы и платье,
И только лишь кровавая слеза
Стекала вниз, под Божие распятье.

Старуха поздно вкаялась о том,
Что колдуну поверила, но чувство
Страданий материнских помогло
Превозмогая страх, поверить в чудо. 

Давно о них разнёсся слух в селе,
Никто не смел ходить по тропке мимо.
Старуха сторонилась от людей,
Оплакивая горе молчаливо.

Летящей чередой проходят дни,
Вновь тает снег и расцветают вишни,
Глаза русалки так же холодны,
Сидит одна, мертва и неподвижна.

Так год прошёл, пьянящим горьким сном
Дурманили черёмухи метели,
Фатой ли, саваном накрыв крестьянский дом,
Настала вновь Зеленая неделя.

На первый день, предутренней порой,
Со скрипом в хате дверь приотворилась.
За тыном шёпот слышался чужой,
Русалка вдруг как-будто оживилась.

А в этот миг,  клик дивных голосов
Издалека разлился над рекою,
Вслед за восходом солнца, из лесов,
Как вихрь летели девушки толпою.

С лица Марыси спала синета,
Стан выгнулся упругой веткой гибкой,
Зажглись глаза, взыграла на устах
Хмельная до неистовства улыбка.

Сияя вновь девичьей красотой,
"Мои!",-русалка дико прокричала,
Как молния взметнулась за толпой,
И, не взглянув на мать свою, пропала. 

Полынно-мягкий теплый свод небес,
Как образ девушки, давно тобой любимой,
Красой рассветной был исполнен весь
И нежной сказкой песни соловьиной...

***
Без дочери покой не находя,
В молитвах о душе ее пропащей,
Старушка под покров монастыря
Ушла за послушаньем самым тяжким.

Когда тем летом, в Троицыны дни
Русалки в лес с Марысей убежали,
Поляка в чаще мертвого нашли,
Единоземцы пана в нем признали.

Ружье заряженное, сжатое ремнём,
Лежало рядом, но его собаки
Там не было и не было на нём
Следов от ран, убийства или драки.

У пана Чепки не было врагов,
Одни друзья... и все об этом знали.
В народе слух прошёл, будто его
Русалки у ручья защекотали.